Делегированный синдром (совокупность симптомов с общим патогенезом) Мюнхгаузена — симулятивное расстройство, при котором предки преднамеренно вызывают у ребёнка болезненные состояния либо сочиняют их, чтоб обратиться за мед помощью. Самый узнаваемый и шокирующий вариант — история Джипси Роуз, полностью здоровой девицы, которая уничтожила свою мама, всю жизнь продержавшую ее в инвалидном кресле. Наша героиня Полина Соловьева подозревает, что ее мать тоже мачалась сиим синдромом (В медицине и психологии, термин синдром ссылается на ассоциацию некоторого количества клинически распознаваемых симптомов). Она откровенно поведала нам, как все детство ее вылечивали от заболеваний, которых не было. И как ей удалось поверить в то, что она все таки не больна.
С самого юношества я знала, что тяжело больна. Мать вздыхала и гласила: «Если ты доживешь до 30, то это будет лишь моя награда».
Когда мне было 5 лет, у меня произошел приступ. Прибывшая скорая была категорична: эпилепсия. Через полгода случился 2-ой приступ. Мать была в страхе: «Никому не рассказывай, это зазорная болезнь, что люди произнесут!». Я и не говорила. Мамины близкие подруги, знавшие о моем диагнозе, смотрели на маму как на святую – нужно же, одна воспитывает (по определению И. П. Павлова, воспитание — это механизм обеспечения сохранения исторической памяти популяции) хворого малыша! Маме весьма шел сопутствующий нимб святости.
Мать повсевременно обо мне хлопотала. Всё время, что себя помню, мне было недозволено всё. Недозволено глядеть телек (мелькание на дисплее может вызвать приступ), недозволено солёное (солёное притягивает воду, а вода скапливается и может вызвать приступ), недозволено гулять опосля 19 (а вдруг что-то случится?), недозволено купаться (а вдруг судорога (непроизвольное сокращение мышцы или группы мышц), и мы тебя не спасём?). Я повсевременно посиживала на фенобарбитале (Фенобарбитал — противоэпилептическое лекарственное средство из группы барбитуратов. Является производным барбитуровой кислоты, оказывает неизбирательное угнетающее действие на центральную нервную систему. Вызывает привыкание , фармацевтическую зависимость (психологическую и физическую) и синдром (совокупность симптомов с общим патогенезом) отмены. —.). Спать до 15 лет ложилась в 21:00, опосля 15 – не позже 22:00. Сможете для себя представить мой уровень социализации? Я до сего времени досматриваю те традиционные киноленты, которые упустила в детстве и молодости.
Из-за этого богатства запретов мать равномерно поругалась со всеми родственниками и постоянно представляла это как собственный очередной подвиг: «Из-за тебя я со всеми поссорилась, ну да ничего, это мой крест, я выдержу». Часто в это озеро материнского героизма заплывали «нехорошие отцовские гены». Но достаточно скоро ей надоело отсутствие помощи, и она начала вымещать свою злоба и вялость на мне.
«Мой диагноз (медицинское заключение об имеющемся заболевании) не мешал меня лупить, резко включать свет ночкой, когда я сплю, будить меня и начинать душеспасительные беседы. Я вытерпела, поэтому что считала это нормой.»
Временами меня возили в Екатеринбург (мы жили в небольшом городе рядом) к светиле в области невропатологии. Светило хмурился, смотря на результаты моих исследовательских работ, и гласил, что пора отменить прием фенобарбитала, ведь приступов-то больше нет и в исследовательских работах конвульсивной готовности нет тоже и – не много того – никогда не было! В ответ на это предложение мать белела, хваталась за сердечко, доктор хмурился еще более и выписывал новейший рецепт. И я пила фенобарбитал еще лет 10. Ведь два приступа всё же было.
Когда мне исполнилось 15, доктор категорично произнес, что пора прекращать исцеление, поэтому что я не больна! Все исследования указывали на то, что опасность миновала. Несколько различных медиков произнесли маме, что при бурном росте малыша такое бывает – мозг (центральный отдел нервной системы животных, обычно расположенный в головном отделе тела и представляющий собой компактное скопление нервных клеток и их отростков) не успевает за телом и указывает цыганочку с выходом в виде одного-двух приступов. Это никак не проявляет себя в предстоящем и на самом деле не является болезнью. Но маму это не приостановило. Фенобарбитал мне, слава богу, отменили, но в моральном плане сделалось ещё ужаснее. Пару раз мы ездили к спецам на контрольные осмотры, которые демонстрировали, что со мной всё отлично, и во время 1-го из осмотров доктор спросила: «Опосля отмены фенобарбитала нрав ухудшился?» На данный момент я понимаю, что она имела в виду! Посиживать 10 лет на успокоительном на самом деле и резко его отменить, да еще во время переходного возраста – тяжелое испытание. Но мать отрадно воскрикнула: «Да! У нее тяжёлый нрав!», и с того времени неважно какая моя попытка проявить самостоятельность обличалась как «тяжёлый нрав».
Я лишь на данный момент начала осознавать, что окружающим со мной было тяжело в детстве. Я привыкла, что я – хрупкое существо, и вела себя соответствующе. В школе, мягко говоря, не была пользующейся популярностью. Постоянно знала, что мне положены послабления, ведь я так больна! Я разрешала для себя гласить людям то, что не стоило бы гласить. Не считая того, меня фактически никуда не отпускали, ведь гулять небезопасно, подруги могут оказаться проститутками-наркоманками, а на дискотеках творится полный ужас. На выпускной меня, к слову, отпустили лишь на торжественную часть, а опосля 22:00… Верно, спать!
У меня были две подружки, размеренные домашние девченки, с которыми мы вкупе обучались. Мы никогда не устраивали домашних вечеринок, выходили гулять изредка и лишь днём, фактически постоянно посиживали дома. В один прекрасный момент меня отпустили в Екатеринбург в математическую школу – её сессии проходили раз в четверть на три денька в каникулы. Я там была далековато не одна, нас было много, и каждую минутку мы были под присмотром взрослых. Опосля моего возврата мать сообразила, что мне там понравилось. Естественно, понравилось, там были люди, с которыми можно было разговаривать! Показать это – большая ошибка с моей стороны, поэтому что эти сессии стали хорошим инвентарем для манипуляции. «Не вынесешь мусорное ведро – не поедешь в Екатеринбург». «Будешь ходить без тапочек – не поедешь в Екатеринбург». Господи, все то время, что я там обучалась, я была безупречной дочерью! Я делала всё, что мне произнесут. Со стороны мы были безупречной семьей.
Лет в 14 в данной для нас самой выездной школе у меня возник 1-ый мальчишка. Я в него втюрилась. Он был ненамного старше меня и жил в другом городке. В промежутке меж сессиями он приехал ко мне в гости. Моя мать восприняла его приезд страшно, хотя он был весьма неплохим. Всё время, что он был у нас в гостях, она показательно опекала меня как малыша: завязывала мне шнурки, пробовала подкармливать меня с ложечки, орала, что не дозволит гулять опосля 19:00, ведь я больна! Мне было страшно постыдно перед ним, и, когда он уехал, набралась смелости, позвонила ему и произнесла, что нам не стоит встречаться. Я так сделала поэтому, что соображала: мать не даст мне тихо жить, если наши дела продлятся.
«С того времени я ни с кем не встречалась до института. Мать была счастлива: ещё бы, ребенок так болен, но находится под ее крылышком.»
Моя карточка в поликлинике была не попросту распухшей – их было две. В одну все наши походы по докторам не вмещались. Мамины ужасы касались не только лишь эпилепсии. Это были и перенесенные в ранешном детстве пневмонии («У тебя гнилостные легкие в дырках, ты помнишь это?». О да, я постоянно про это помнила), «Немедля надень тапочки, ты погибели моей хочешь, забыла, что у тебя гнилостные легкие?!». И боли (переживание, связанное с истинным или потенциальным повреждением ткани) роста в ногах («У тебя рак! У моего отца перед гибелью так же тянуло ноги!»). И даже в первый раз подкрашенные брови («У тебя очевидно конфигурации в организме, ты 100% беременна! Скажи сходу, мы поедем к доктору и создадим для тебя аборт!»). И это повсевременно, фоном, каждую минутку. Для нее я была инвалидом, стоящим одной ногой в могиле. Порочным беременным инвалидом с потемневшими бровями.
Когда я поступила в институт, мать была очень категорична – никаких общежитий, никаких квартир в Екатеринбурге, будешь ездить любой денек на автобусе: «А вдруг что-то случится, и меня не будет рядом?» Я вставала любой денек в 5 утра, двигалась на автобусе на учёбу ( в автобусе, страшно душноватом в летнюю пору и ледяным в зимнюю пору), а ворачивалась около 21:00. Делала задания и ложилась спать. Таковой денек. Логично, что у меня не было личной жизни, хотя дела с сокурсниками складывались лучше, чем в школе.
На четвертом курсе у меня как-то все-же возникли суровые дела, и я переехала к собственному парню. Переезд случился под стршный скандал, устроенный мамой. «Ты обещала в 5 лет, что никогда не выйдешь замуж и от меня не уедешь! Ты обманщица!».
Больше я в родном доме не жила никогда.
С тем парнем мы расстались, и я начала устраивать личную жизнь. С одним из моих парней мы увлеклись дайвингом. До этого чем нырнуть, я всякий раз молилась – не дай бог что-то произойдет, ведь дайвинг – это перепад давления, это углекислый газ в крови (внутренней средой организма человека и животных), а вдруг на глубине произойдет приступ!
«Мой прошлый супруг был доктором и очень скептически относился к моим «болячкам». Мы временами заговаривали о детях, но я даже представить не могла,что я морду – ведь мне недозволено.»
Роды – это таковой стресс (неспецифическая (общая) реакция организма на воздействие (физическое или психологическое), нарушающее его гомеостаз) для организма. Я не понимаю, почему мы не завели малышей, быть может, поэтому, что мне просто не хотелось их от него, а быть может, в глубине души я была уверена, что у меня не получится. Всем знакомым, кто спрашивал, когда мы в конце концов родим, я с легкой душой отвечала: «Бог не дает», невзирая на то что мы в общем-то и не пробовали. Но уже тогда я начинала осознавать, что с моим здоровьем не так всё плохо, как чудилось.
Позже мы развелись, я снова вышла замуж. Мой супруг – здоровый человек со здоровым отношением к жизни. Он не осознавал, что со мной происходит, но боялся затрагивать данную тему.
К этому моменту мои подозрения начали подтверждаться.
Все доктора, у каких я бывала, заявляли о моем полном здоровье. 1-ое время меня это поражало до крайности, ведь я же больна! Почему они не лицезреют? Шарлатаны? Недоучки? Результаты флюорографии ввергали меня в шок. Где же темные легкие в дырках? Ведь они же есть! До сего времени помню чувство при виде собственной обычной электроэнцефалограммы (исследования на предмет конвульсивной готовности мозга (центральный отдел нервной системы животных и человека)): «Ну естественно, у вас наверное не хватает квалификации найти мое болезнь».
Всю мою жизнь вне маминого дома я, наверняка, инспектировала себя на крепкость. Закурила в первый раз, кажется, чтоб проверить, что будет (мать гласила мне, что неважно какая сигарета для меня – верная погибель). Полностью ожидаемо ничего не случилось, и я опять побежала обследоваться. Ну где же это всё, где? Но все исследования были нормальными.
Лет до 25 я не веровала, что я на сто процентов не больна. «Где мои заболевания, черт побери?!» Я считала себя хрупким сосудом, узким ручейком, который нужно сберегать.
Понимание произошедшего пришло не сходу, но все-же пришло. Я много читала про синдром (совокупность симптомов с общим патогенезом) Мюнхгаузена (болезнь, при котором человек начинает сочинять для себя либо собственному близкому человеку несуществующие заболевания) и покрывалась прохладным позже. Всё совпадало. Я была не больна!
«И с того времени меня понесло. Я делала всё, что недозволено. Работала до седьмого пота, не спала ночами, ела и пила «запрещенку». Курила, не один раз кидала и опять начинала. Мне кажется, я подсознательно желала ей обосновать, что она была не права, что по сути со мной все отлично.»
Моя работа постоянно была связана с неизменными переездами, многочасовыми перелетами, стршным недосыпом. У меня бывали месяцы, когда любой денек без выходных был минимум один перелет. Я таскала тяжести, ныряла, гоняла на байке, выпивала. Наверняка, мне подсознательно хотелось знать, где мой предел, ведь все перечисленное выше запрещено при моем букете болячек.
На данный момент я, естественно, остановила эту гонку, но желание обосновать свою правоту всё равно посиживает во мне, оно никуда не делось. Но феноминальным образом конкретно в тот момент, когда я совсем сообразила, что не больна, мне захотелось вести наиболее здоровый стиль жизни. Я в первый раз начала ходить в спортзал, в первый раз начала смотреть за питанием, совсем бросила курить.
Я, наверняка, в чем либо понимаю свою мама. Она была очень испугана, когда на ее очах случился приступ. Наверное она страшилась меня утратить – и это нормально. Я допускаю даже, что 1-ое время исцеление было нужно. Всё ведь может быть. Но способы, с которыми она подходила к охране моего здоровья, я никогда бы не стала использовать на собственном ребенке.
Когда в одном из дискуссий я сказала маме, что всё показывает на то, что я полностью не больна, ее ответ был необыкновенным.
«Ну вот видишь, я тебя вылечила!»